Кроссовер с "Благословением небожителей"
Пэйринг и персонажи: Цзян Чэн / Хэ Сюань
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини
Статус: закончен
Жанры: Драма, Романтика, Элементы хоррора
Описание:
У берегов Юньмэн Цзян что-то поселилось.
читать дальше
В начале июня в Юньмэн Цзян что-то завелось. Что-то странное. Цзян Чэн вылавливал белые, прозрачно-белые, обточенные кости из воды. Коровьи или лошадиные. Еще кого-то очень большого — точно больше обычной коровы. В прутья грудной клетки Цзян Чэн забрался, только слегка наклонив голову.
Кости белые-белые, обточенные, как будто сахарные.
Самое главное, никто не пропадал. Никаких трупов, никаких убийств, никаких трагедий и жалоб.
Только кости, непонятно откуда, кости, плавающие среди лотосов. Белые кости в мутной, желтоватой воде. Зеленые кругляши, как подносы, листьев, бутоны лотосов, почти жемчужно-розовые. Лягушки перепрыгивали с одного листа лотоса на другой. И кости среди всего этого, новые кости каждый день.
На закате Цзян Чэн приходил на причал, снимал обувь и опускал гудящие ноги в прохладную воду. Легкие волны щекотали его за пятки.
Белые цапли еле слышно ходили в кустах по правую руку от Цзян Чэна. Цзян Чэн не двигался, не хотел испугать птиц. Они давно здесь поселились, жили парой который год. Чисто белые, как будто из снега, длинноногие и длинноклювые, они выслеживали мелких рыбешек. Следовали друг за другом на небольшом расстоянии, почти синхронные.
Цзян Чэну нравилось наблюдать за ними, не шевелясь. Такая тишина стояла, что можно было и ветер почувствовать. Только волны облизывали дерево причала, да лотосы слегка покачивались над водой.
Цзян Чэн закрыл глаза и слегка отклонился на руках назад.
Что-то крупное, но легкое стукнулось ему о лодыжку. Цзян Чэн открыл глаза, взглянул на очередной «костяной подарочек» и скривился. Наклонился, достал длинную, в пол чжана, кость, шириной с запястье. Цзян Чэн вытащил меч, лежащий на настиле за спиной, и быстро разрубил кость на несколько частей. Кусочки кости выкинул в воду.
Кто-то еле слышно вздохнул из-за высокой осоки. Цзян Чэн вздрогнул.
— Кто здесь?! — рявкнул он.
Цзян Чэн подскочил, крепче хватая меч.
— Кто здесь? Быстро выходи!
Кто-то из-за кустов тихо и хрипло засмеялся.
Солнце медленно заходило, мир из красно-золотого становился темным. Ноги Цзян Чэна оскальзывались на мокрых досках. Никто ничего не произносил, и уж тем более никто не собирался появляться перед Цзян Чэном.
Цзян Чэн выругался, надел сапоги и пошел в сторону дома.
На следующее утро Цзян Чэн приказал прочесать кусты у причала. Конечно, никого не нашли, только цапель перепугали. Фиолетовые спины, согнувшиеся по пояс, тут и там мелькали из кустов. Цзян Чэн хмуро смотрел на копошащихся адептов его ордена и иногда орал, когда очередной адепт был не слишком расторопным. Один в воду свалился. У другого сапог застрял в грязи. Третий искололся осокой до кровивших царапин. Цзян Чэн закрывал лицо ладонью и тяжело вздыхал. И это — адепты его ордена?! Вот эти ничтожества?
Ничего не нашли, конечно. Никого и ничего.
На закате Цзян Чэн снова пришел на этот причал и увидел сложенный из крохотных костей «домик». Цзян Чэн вытаращил глаза и отточенным пинком отправил «подарочек» в воду.
Снова почудилось, как будто кто-то вздохнул.
На следующий вечер некто положил на деревянный настил вырезанный из цельной кости лотос. Цзян Чэну стало так тяжело, что даже рука не поднялась выбросить. Этот лотос тянул его на дно.
— Я заклинатель, — сказал Цзян Чэн пустоте, — Я заклинатель, а ты, скорее всего, мертвая тварь. Таких, как ты, я убиваю. Но ты вроде безобидная… Так, что пока живи. Только оставь меня в покое. Надоели твои подачки.
Тварь, похоже, обиделась, потому что со следующего дня начал пропадать скот. Коровы, лошади, свиньи. Да не по одной штуке, а стадами. Цзян Чэн рассвирепел. И снова приказал прочесать причал. И все берега Юньмэна.
Тварь все также к каждому вечеру приносила отдельные кости или складывала из них диковинные поделки. А скот все пропадал. Люди забили тревогу. Ночью Цзян Чэн пошел на охоту. Прочесали весь Юньмэн Цзян и окрестности, несколько дней летали на мечах, усталые, без еды и сна. Цзян Чэн орал на адептов, и Цзыдянь от постоянного использования стало горячим.
В кустах осоки кто-то смеялся над ним. И дарил подарки. Цзян Чэн плюнул на все и снова вечером пришел на причал.
Он разулся, опустил ноги в воду.
— Прости, — сказал Цзян Чэн еле слышно, — Только скот не трогай, ладно?
Ему никто не ответил.
Цзян Чэн лег на доски и уставился на небо. Дождя не обещали, хорошее лето стояло. Через несколько дней должен был приехать Цзинь Лин. Вэй Усянь с Лань Ванцзи где-то путешествовали. Но вообще Цзян Чэн ни с кем не хотел видеться, и никого видеть тоже, что-то говорить, объяснять, доказывать. О чем… Зачем… Цзян Чэн закрыл глаза и провалился в дрему.
Кто-то рядом тихо засмеялся.
Звезды глазели на него сверху вниз, наверное, они тоже смеялись. Цзян Чэн открыл глаза и повернулся на бок. Рядом лежал, голову подперев рукой, парень в черном ханьфу и с улыбкой смотрел на Цзян Чэна.
— Летом всегда особенные сны, — сказал парень.
Цзян Чэн медленно кивнул. Он не был уверен, не снится ли ему то, что он видел перед собой. Он не спал несколько ночей из-за этой бесполезной охоты.
— А мертвым сны снятся? — спросил парень.
— Я-то откуда знаю, — пробормотал Цзян Чэн.
— Ты считаешь себя мертвым?
— Я считаю себя… А-а-а! — Цзян Чэн подскочил. — Что за разговор! Какая разница, мертвым или живым я себя считаю? Это все сон.
Парень тихо засмеялся. Вытащил из рукава ханьфу тонкую и острую рыбью косточку и принялся ковыряться в зубах. Цзян Чэн скривился.
— Кости?
— Что? — спросил парень, подняв голову.
— Это ты оставлял кости.
Парень ничего не ответил, лишь всковырнул что-то у себя во рту и сплюнул в сторону.
— Что особенного в костях? — спросил Цзян Чэн.
Парень пожал плечами.
— Какое-то подобие вечности. Хрупкое. Они красивые. Жизнь не так красива… Жизнь уродлива, по большей части.
Цзян Чэн задумался, почесал подбородок и сел рядом.
— А смерть, по-твоему, красива?
Парень кивнул и улыбнулся.
— По мне, так — одинаково, — сказал Цзян Чэн, — Мы живем уродливо и умираем также.
— Кому как, — хмыкнул парень.
— Как твое имя? — спросил Цзян Чэн.
Парень отбросил кость и потянулся.
— У меня много имен. Ни одно из них не является настоящим. Я уже и забыл, какое из них подходило мне больше всего.
— Как мне тебя называть тогда?
— Можешь называть Хэ Сюанем, а можешь никак. Я люблю воду. И кости. Темноту. Там, где просто спрятаться. Ты тоже прячешься.
— Еще чего!
— Прячешься, прячешься. От жизни. Потому что думаешь, что давно умер. И живешь только на одной злости. А сейчас даже злиться не из-за чего стало.
— Зато спокойно.
— Да, мне тоже. Спокойно стало. Могу смотреть на закат и молчать.
Цзян Чэн надел сапоги — поднялся прохладный ветер.
— Пойду я… — сказал Цзян Чэн.
Хэ Сюань кивнул.
Иногда он приходил в образе девушки. Иногда в образе парня. А иногда вообще не приходил. В такие вечера Цзян Чэну было одиноко, как никогда. Красота заката сразу становилась натужной, напоказ. Запах от воды и лотосов не радовал. Кваканье лягушек раздражало. Цзян Чэн поднимал Цзыдянь и щелкал кнутом по траве. Лягушки убегали врассыпную, Цзян Чэну чуялось, что их кваканье становилось особенно возмущенным.
Пару цапель он никогда не трогал. Но и они навевали грусть.
Когда Хэ Сюань приходил, они только разговаривали. Иногда Цзян Чэн приносил с собой «Улыбку Императора». Теперь ее вкус не отдавался в Цзян Чэне такой болючей памятью.
Он не то, чтобы простил Вэй Усяня… Скорее смирился. И присвоил то, что он любил — себе.
Хэ Сюань в образе девушки становился кокетливым, но чаще хмурился. Что-то говорил про жизнь и смерть. А Цзян Чэн просто напивался под звездами. Становилось жарко, Цзян Чэн раздевался и прыгал в воду. Хэ Сюань смотрел на него темными, от чего-то страшными глазами. И ни одного движения в сторону Цзян Чэна, ни одного. Цзян Чэн поймал себя на мысли, что… Ну, а если это все был сон, понятно, что ничего не почувствуешь.
Цзян Чэн садился близко от Хэ Сюаня, а ведь это стоило ему больших усилий! Цзян Чэн впервые за долгое время мог позволить кому-то приблизиться больше, чем на чжан. Он всех держал на отдалении. Никого не касаться, и никто не коснется.
Исключение — Цзинь Лин, его последняя семья. Вэй Усяня касаться не хотелось. Касаться его было, словно касаться незаживающей до конца раны. Она иногда чесалась. Хотелось сорвать подсохшую корочку, и чтоб выступила кровь. В этом было что-то сладкое и отвратительное одновременно. Но Цзян Чэн боялся. Очень боялся.
От Хэ Сюаня пахло рыбой, тиной, лотосами, свежескошенной осокой, иногда — гнилью.
Цзян Чэна подташнивало.
Однажды, когда Цзян Чэн выпил три кувшина «Улыбки Императора», смелость забулькала в его венах, и он скинул Хэ Сюаня в воду. Хэ Сюань потащил его за собой, они упали под лотосы, вынырнули, и тут Цзян Чэн получил такой удар в челюсть, что на мгновение отключился.
Хэ Сюань был холодным как рыбина. Или мертвец. Это он успел осознать.
Цзян Чэн не помнил, как выбрался на берег. Хэ Сюань исчез, не сказав ни слова. Челюсть болела, в носу что-то ныло и пара зубов шаталась. Цзян Чэн проглотил слюну с привкусом крови и улыбнулся.
Хэ Сюань перестал появляться до конца лета. Цзян Чэн стал ходить на все охоты, какие попадались. Он загружал себя делами и не ходил на причал. И не думал о человеке, что пах рыбой и чувствовался как рыба.
— Мерзость, — заявил Цзян Чэн, раздеваясь у себя в покоях, — Какая же мерзость.
Какая разница. Ну мертвый он, и что? Он же не вредит никому? А если начнет… Цзян Чэн его убьет.
А потом стали пропадать люди. Цзян Чэну стал сниться Хэ Сюань. Иногда он на причале вгрызался в труп человека. Лицо человека оскалилось от агонии. Лицо Хэ Сюаня оскалилось тоже, но от злобы и похоти. Хэ Сюань поедал человечье мясо, отвратительно чавкая. Его бледная кожа окрашивалась бордовым. Цзян Чэн просыпался в поту. Вроде бы не кричал. Вроде бы. Цзян Чэна тошнило, он еле доползал до уборной.
Рыбу он перестал есть. Мясо — тоже. Приказал, чтоб рыбу в окружении нескольких ли не то, что не готовили, даже не разделывали! И не попадались ему на глаза эти чертвы торговки с корзинами рыбы! Всех — прочь!
Люди пропадали. И находились. Гули, лютые мертвецы. Опять кто-то побаловался темной энергией.
А Хэ Сюань не появлялся больше. К концу осени и сны о нем прекратились. И сам он стал не более, чем сном.
Так прошел год. Цзинь Лин возмужал, притих, помудрел, что ли. Обтесался как-то. Из него выйдет хороший глава ордена, подумал Цзян Чэн.
А ему надо жениться. На кого он сам оставит свой орден? Как же не хотелось об этом думать! И решать тоже.
Цапель на причале стало больше. В конце мая Цзян Чэн опять стал проводить по несколько часов на причале. Уже ни о чем и ни о ком не думая. Бессмертные не имеют лишних мыслей, живут в моменте. Голова ясная, наполненная ян.
Цзян Чэн лег на доски и закрыл глаза. Он ощущал, как солнце уползало, забирая за собой цвета и тепло. Волны тихо бились о настил. Цапли еле слышно ходили в кустах. Лягушки размеренно квакали.
Кто-то наклонился над Цзян Чэном и засмеялся прямо ему в губы. Запах рыбы, тины, лотосов. Цзян Чэн не открывал глаз.
Он поднял руку, и чужая рука поймала его в захват. Мгновение замерло. Волны бились о доски. Цзян Чэн слегка приподнялся и ощутил солоноватый привкус воды на своих губах.
Пэйринг и персонажи: Цзян Чэн / Хэ Сюань
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини
Статус: закончен
Жанры: Драма, Романтика, Элементы хоррора
Описание:
У берегов Юньмэн Цзян что-то поселилось.
читать дальше
В начале июня в Юньмэн Цзян что-то завелось. Что-то странное. Цзян Чэн вылавливал белые, прозрачно-белые, обточенные кости из воды. Коровьи или лошадиные. Еще кого-то очень большого — точно больше обычной коровы. В прутья грудной клетки Цзян Чэн забрался, только слегка наклонив голову.
Кости белые-белые, обточенные, как будто сахарные.
Самое главное, никто не пропадал. Никаких трупов, никаких убийств, никаких трагедий и жалоб.
Только кости, непонятно откуда, кости, плавающие среди лотосов. Белые кости в мутной, желтоватой воде. Зеленые кругляши, как подносы, листьев, бутоны лотосов, почти жемчужно-розовые. Лягушки перепрыгивали с одного листа лотоса на другой. И кости среди всего этого, новые кости каждый день.
На закате Цзян Чэн приходил на причал, снимал обувь и опускал гудящие ноги в прохладную воду. Легкие волны щекотали его за пятки.
Белые цапли еле слышно ходили в кустах по правую руку от Цзян Чэна. Цзян Чэн не двигался, не хотел испугать птиц. Они давно здесь поселились, жили парой который год. Чисто белые, как будто из снега, длинноногие и длинноклювые, они выслеживали мелких рыбешек. Следовали друг за другом на небольшом расстоянии, почти синхронные.
Цзян Чэну нравилось наблюдать за ними, не шевелясь. Такая тишина стояла, что можно было и ветер почувствовать. Только волны облизывали дерево причала, да лотосы слегка покачивались над водой.
Цзян Чэн закрыл глаза и слегка отклонился на руках назад.
Что-то крупное, но легкое стукнулось ему о лодыжку. Цзян Чэн открыл глаза, взглянул на очередной «костяной подарочек» и скривился. Наклонился, достал длинную, в пол чжана, кость, шириной с запястье. Цзян Чэн вытащил меч, лежащий на настиле за спиной, и быстро разрубил кость на несколько частей. Кусочки кости выкинул в воду.
Кто-то еле слышно вздохнул из-за высокой осоки. Цзян Чэн вздрогнул.
— Кто здесь?! — рявкнул он.
Цзян Чэн подскочил, крепче хватая меч.
— Кто здесь? Быстро выходи!
Кто-то из-за кустов тихо и хрипло засмеялся.
Солнце медленно заходило, мир из красно-золотого становился темным. Ноги Цзян Чэна оскальзывались на мокрых досках. Никто ничего не произносил, и уж тем более никто не собирался появляться перед Цзян Чэном.
Цзян Чэн выругался, надел сапоги и пошел в сторону дома.
На следующее утро Цзян Чэн приказал прочесать кусты у причала. Конечно, никого не нашли, только цапель перепугали. Фиолетовые спины, согнувшиеся по пояс, тут и там мелькали из кустов. Цзян Чэн хмуро смотрел на копошащихся адептов его ордена и иногда орал, когда очередной адепт был не слишком расторопным. Один в воду свалился. У другого сапог застрял в грязи. Третий искололся осокой до кровивших царапин. Цзян Чэн закрывал лицо ладонью и тяжело вздыхал. И это — адепты его ордена?! Вот эти ничтожества?
Ничего не нашли, конечно. Никого и ничего.
На закате Цзян Чэн снова пришел на этот причал и увидел сложенный из крохотных костей «домик». Цзян Чэн вытаращил глаза и отточенным пинком отправил «подарочек» в воду.
Снова почудилось, как будто кто-то вздохнул.
На следующий вечер некто положил на деревянный настил вырезанный из цельной кости лотос. Цзян Чэну стало так тяжело, что даже рука не поднялась выбросить. Этот лотос тянул его на дно.
— Я заклинатель, — сказал Цзян Чэн пустоте, — Я заклинатель, а ты, скорее всего, мертвая тварь. Таких, как ты, я убиваю. Но ты вроде безобидная… Так, что пока живи. Только оставь меня в покое. Надоели твои подачки.
Тварь, похоже, обиделась, потому что со следующего дня начал пропадать скот. Коровы, лошади, свиньи. Да не по одной штуке, а стадами. Цзян Чэн рассвирепел. И снова приказал прочесать причал. И все берега Юньмэна.
Тварь все также к каждому вечеру приносила отдельные кости или складывала из них диковинные поделки. А скот все пропадал. Люди забили тревогу. Ночью Цзян Чэн пошел на охоту. Прочесали весь Юньмэн Цзян и окрестности, несколько дней летали на мечах, усталые, без еды и сна. Цзян Чэн орал на адептов, и Цзыдянь от постоянного использования стало горячим.
В кустах осоки кто-то смеялся над ним. И дарил подарки. Цзян Чэн плюнул на все и снова вечером пришел на причал.
Он разулся, опустил ноги в воду.
— Прости, — сказал Цзян Чэн еле слышно, — Только скот не трогай, ладно?
Ему никто не ответил.
Цзян Чэн лег на доски и уставился на небо. Дождя не обещали, хорошее лето стояло. Через несколько дней должен был приехать Цзинь Лин. Вэй Усянь с Лань Ванцзи где-то путешествовали. Но вообще Цзян Чэн ни с кем не хотел видеться, и никого видеть тоже, что-то говорить, объяснять, доказывать. О чем… Зачем… Цзян Чэн закрыл глаза и провалился в дрему.
Кто-то рядом тихо засмеялся.
Звезды глазели на него сверху вниз, наверное, они тоже смеялись. Цзян Чэн открыл глаза и повернулся на бок. Рядом лежал, голову подперев рукой, парень в черном ханьфу и с улыбкой смотрел на Цзян Чэна.
— Летом всегда особенные сны, — сказал парень.
Цзян Чэн медленно кивнул. Он не был уверен, не снится ли ему то, что он видел перед собой. Он не спал несколько ночей из-за этой бесполезной охоты.
— А мертвым сны снятся? — спросил парень.
— Я-то откуда знаю, — пробормотал Цзян Чэн.
— Ты считаешь себя мертвым?
— Я считаю себя… А-а-а! — Цзян Чэн подскочил. — Что за разговор! Какая разница, мертвым или живым я себя считаю? Это все сон.
Парень тихо засмеялся. Вытащил из рукава ханьфу тонкую и острую рыбью косточку и принялся ковыряться в зубах. Цзян Чэн скривился.
— Кости?
— Что? — спросил парень, подняв голову.
— Это ты оставлял кости.
Парень ничего не ответил, лишь всковырнул что-то у себя во рту и сплюнул в сторону.
— Что особенного в костях? — спросил Цзян Чэн.
Парень пожал плечами.
— Какое-то подобие вечности. Хрупкое. Они красивые. Жизнь не так красива… Жизнь уродлива, по большей части.
Цзян Чэн задумался, почесал подбородок и сел рядом.
— А смерть, по-твоему, красива?
Парень кивнул и улыбнулся.
— По мне, так — одинаково, — сказал Цзян Чэн, — Мы живем уродливо и умираем также.
— Кому как, — хмыкнул парень.
— Как твое имя? — спросил Цзян Чэн.
Парень отбросил кость и потянулся.
— У меня много имен. Ни одно из них не является настоящим. Я уже и забыл, какое из них подходило мне больше всего.
— Как мне тебя называть тогда?
— Можешь называть Хэ Сюанем, а можешь никак. Я люблю воду. И кости. Темноту. Там, где просто спрятаться. Ты тоже прячешься.
— Еще чего!
— Прячешься, прячешься. От жизни. Потому что думаешь, что давно умер. И живешь только на одной злости. А сейчас даже злиться не из-за чего стало.
— Зато спокойно.
— Да, мне тоже. Спокойно стало. Могу смотреть на закат и молчать.
Цзян Чэн надел сапоги — поднялся прохладный ветер.
— Пойду я… — сказал Цзян Чэн.
Хэ Сюань кивнул.
Иногда он приходил в образе девушки. Иногда в образе парня. А иногда вообще не приходил. В такие вечера Цзян Чэну было одиноко, как никогда. Красота заката сразу становилась натужной, напоказ. Запах от воды и лотосов не радовал. Кваканье лягушек раздражало. Цзян Чэн поднимал Цзыдянь и щелкал кнутом по траве. Лягушки убегали врассыпную, Цзян Чэну чуялось, что их кваканье становилось особенно возмущенным.
Пару цапель он никогда не трогал. Но и они навевали грусть.
Когда Хэ Сюань приходил, они только разговаривали. Иногда Цзян Чэн приносил с собой «Улыбку Императора». Теперь ее вкус не отдавался в Цзян Чэне такой болючей памятью.
Он не то, чтобы простил Вэй Усяня… Скорее смирился. И присвоил то, что он любил — себе.
Хэ Сюань в образе девушки становился кокетливым, но чаще хмурился. Что-то говорил про жизнь и смерть. А Цзян Чэн просто напивался под звездами. Становилось жарко, Цзян Чэн раздевался и прыгал в воду. Хэ Сюань смотрел на него темными, от чего-то страшными глазами. И ни одного движения в сторону Цзян Чэна, ни одного. Цзян Чэн поймал себя на мысли, что… Ну, а если это все был сон, понятно, что ничего не почувствуешь.
Цзян Чэн садился близко от Хэ Сюаня, а ведь это стоило ему больших усилий! Цзян Чэн впервые за долгое время мог позволить кому-то приблизиться больше, чем на чжан. Он всех держал на отдалении. Никого не касаться, и никто не коснется.
Исключение — Цзинь Лин, его последняя семья. Вэй Усяня касаться не хотелось. Касаться его было, словно касаться незаживающей до конца раны. Она иногда чесалась. Хотелось сорвать подсохшую корочку, и чтоб выступила кровь. В этом было что-то сладкое и отвратительное одновременно. Но Цзян Чэн боялся. Очень боялся.
От Хэ Сюаня пахло рыбой, тиной, лотосами, свежескошенной осокой, иногда — гнилью.
Цзян Чэна подташнивало.
Однажды, когда Цзян Чэн выпил три кувшина «Улыбки Императора», смелость забулькала в его венах, и он скинул Хэ Сюаня в воду. Хэ Сюань потащил его за собой, они упали под лотосы, вынырнули, и тут Цзян Чэн получил такой удар в челюсть, что на мгновение отключился.
Хэ Сюань был холодным как рыбина. Или мертвец. Это он успел осознать.
Цзян Чэн не помнил, как выбрался на берег. Хэ Сюань исчез, не сказав ни слова. Челюсть болела, в носу что-то ныло и пара зубов шаталась. Цзян Чэн проглотил слюну с привкусом крови и улыбнулся.
Хэ Сюань перестал появляться до конца лета. Цзян Чэн стал ходить на все охоты, какие попадались. Он загружал себя делами и не ходил на причал. И не думал о человеке, что пах рыбой и чувствовался как рыба.
— Мерзость, — заявил Цзян Чэн, раздеваясь у себя в покоях, — Какая же мерзость.
Какая разница. Ну мертвый он, и что? Он же не вредит никому? А если начнет… Цзян Чэн его убьет.
А потом стали пропадать люди. Цзян Чэну стал сниться Хэ Сюань. Иногда он на причале вгрызался в труп человека. Лицо человека оскалилось от агонии. Лицо Хэ Сюаня оскалилось тоже, но от злобы и похоти. Хэ Сюань поедал человечье мясо, отвратительно чавкая. Его бледная кожа окрашивалась бордовым. Цзян Чэн просыпался в поту. Вроде бы не кричал. Вроде бы. Цзян Чэна тошнило, он еле доползал до уборной.
Рыбу он перестал есть. Мясо — тоже. Приказал, чтоб рыбу в окружении нескольких ли не то, что не готовили, даже не разделывали! И не попадались ему на глаза эти чертвы торговки с корзинами рыбы! Всех — прочь!
Люди пропадали. И находились. Гули, лютые мертвецы. Опять кто-то побаловался темной энергией.
А Хэ Сюань не появлялся больше. К концу осени и сны о нем прекратились. И сам он стал не более, чем сном.
Так прошел год. Цзинь Лин возмужал, притих, помудрел, что ли. Обтесался как-то. Из него выйдет хороший глава ордена, подумал Цзян Чэн.
А ему надо жениться. На кого он сам оставит свой орден? Как же не хотелось об этом думать! И решать тоже.
Цапель на причале стало больше. В конце мая Цзян Чэн опять стал проводить по несколько часов на причале. Уже ни о чем и ни о ком не думая. Бессмертные не имеют лишних мыслей, живут в моменте. Голова ясная, наполненная ян.
Цзян Чэн лег на доски и закрыл глаза. Он ощущал, как солнце уползало, забирая за собой цвета и тепло. Волны тихо бились о настил. Цапли еле слышно ходили в кустах. Лягушки размеренно квакали.
Кто-то наклонился над Цзян Чэном и засмеялся прямо ему в губы. Запах рыбы, тины, лотосов. Цзян Чэн не открывал глаз.
Он поднял руку, и чужая рука поймала его в захват. Мгновение замерло. Волны бились о доски. Цзян Чэн слегка приподнялся и ощутил солоноватый привкус воды на своих губах.
@темы: Mo Dao Zu Shi
-
-
08.12.2019 в 21:05