Направленность: Слэш
Рейтинг: R
Жанры: Драма, POV
Размер: Мини
Статус: закончен
Описание:
Митч любит Алекса и свой байк. Алекс любит что-то, что сам не знает.
читать дальшеМы жили на одной из захолустных улочек Квинса, но Митчу здесь нравилось. Когда пришла пора уезжать в Россию, он долго смотрел на меня, словно готовый вразумить меня (или телепатически — мое начальство).
— Мы всего лишь едем в Россию. В Санкт-Петербург, — сказал я. — Это красивый город.
Более того — это мой город. Нью-Йорк мне немного поднадоел. Но Митчу я этого не сказал.
— Ты не можешь отказаться? — произнес Митч.
— Нет.
Мы слишком долго жили по твоим правилам, Митч. Я забочусь о твоем ребенке. Я работаю за двоих. И я чертовски устал. Всё это я тоже не сказал ему.
Митч встал, стянул свои темно-русые волосы резинкой, взял мотоциклетный шлем и махнул мне рукой.
— Проедусь.
Проедусь, ага. Всю ночь будешь колесить, а я буду закидываться феназепамом. Раньше я закидывался феназепамом с водкой, но теперь почти не пью. Теперь я просто сжимаю пальцы, до боли. Ты можешь разбиться, Митч. Тебя подрежет какой-нибудь мудак. Ты вмажешься в стену.
Но останавливать тебя бесполезно.
В первый раз я выбил тебе зуб.
Во второй — ты сломал мне переносицу.
Теперь я просто жду, когда ты вернешься.
Это так тяжело — быть мной и быть с тобой.
— Санкт-Петербург — не край света, — сказал я.
— Почти что край, — вполголоса произнес Митч из прихожей. Я вышел к нему, поближе, споткнулся о стопищу книг и старые сапоги, в сотый раз, наверное.
— У меня была подруга, которая сломала палец о банку с колой. Бежала, упала и сломала палец, — неизвестно зачем сказал я.
— К чему ты это?
— Не знаю. Я постоянно тут спотыкаюсь, а ты так никогда и не уберешь завал.
— Я научился его обходить.
— А я — нет.
Митч вздохнул и откинулся на стену, задев выцветший ботанический рисунок головой. Очередная нелепость этого дома.
— Ты не хочешь, чтоб я ехал с тобой.
— Хочу.
— Тогда я не понимаю, что тебя не устраивает.
— Это тебя — не устраивает…
— Алекс…
— Оставь шлем и иди сюда.
— Я хочу проветриться.
Я ничего не ответил. Лишь смотрел на него. Между нами было много слов, и одно другого хуже.
Митч убрал шлем на комод, снял куртку.
— Я остаюсь.
— Спасибо, — тихо сказал я.
***
Джейка мы оставили у бабки Митча. Бабка Митча до сих пор думает, что мы с ним «просто друзья». Очередная деталь, которая меня раздражает. Митч боится быть открытым. А я как-то нарядился драг-квин для Прайда. Ради Митча. Митч тогда стоял на трибуне и отчаянно хлопал.
Трусишка Митч.
Во всем он такой, но готовит хорошо и трахается круто. Я его люблю.
Любил. Люблю. Буду любить?..
Джейку семь лет, и он обожает байк Митча. Он похож на Митча, но черты лица более плавные. Митч же по-саксонски резковат, худой, жилистый, быстрый.
Он смотрит на меня, и иногда я боюсь его взгляда.
Потому что, мне кажется, я больше его не люблю.
Но утром просыпаюсь, и он лежит, уткнувшись в подушку, и волосы растрепаны, и рука касается лица — он почему-то любит спать, чтоб рука касалась лица — он такой нежный и беззащитный, как барышня. Я бы назвал словом «хрупкий». И тогда я понимаю, что люблю его. Что никуда не смогу деться от этой любви: она проросла в меня, насквозь, корни и щупальца сковали меня, я никуда не денусь. И я сдаюсь.
Да, Митч, я люблю тебя. Я бы умер за тебя.
Но мне не пришлось умирать. И уже никогда не придется.
Джейк ревел, а Митч его успокаивал. Я курил сигарету за сигаретой и не участвовал в сцене прощания: дядя Алекс всегда такой. Холодный, немногословный. Думаю, меня считают каменным.
Джейк хлюпал носом, Митч что-то ему говорил шепотом. Бабка Митча, Лайза, стояла поодаль.
— Митч, не уезжай! — ныл Джейк.
Я мог бы и пацана взять с собой и даже предлагал, но бабка не поймет. Митч подумал и решил, что открываться не будет. Я только пожал плечами и закинулся феназепамом. Феназепамом можно передознуться, вроде?..
Каменный Алекс глушит аптечную химию, чтоб не задохнуться от чувств.
Я подошел к Джейку, потрепал того по волосам:
— Друг, мы вернемся через полгода. Ты и оглянуться не успеешь. И привезем тебе всякого прикольного. И есть же скайп.
— Будешь с нами общаться, — закивал Митч.
Джейк шмыгнул носом, ткнул меня кулачком в живот, развернулся и пошел к бабке.
— Это называется «отпустил»?
— Ага, — сказал Митч и засмеялся.
Ну и слава богу.
***
Он заболел на второй день приезда: какой-то отвратительный грипп. Видимо, перемена климата сыграла свою роль.
Квартира, в которую нас поселили, отдавала почти хирургической чистотой. Митчу даже нечем было ее захламить. По-английски с ним мало кто общался, и он безвылазно сидел дома, закутанный в шарф, глотал теплое молоко с медом, и унывал. Унывал.
Ночью, когда я возвращался почти мертвым после очередного интервью или репортажа, Митч прижимался ко мне огненной спиной, я обнимал его под одеялом, и мне казалось, что меня самого начинало лихорадить.
На вторую неделю я отволок его к врачу, объяснил, что с ним. Митч таращил воспаленные глаза.
Врач выписал антибиотики и что-то для полоскания горла.
Еще через неделю ему вроде бы стало лучше, я вздохнул с облегчением. А тут и день рождения моей старой подруги подоспел. Мы наелись салатов, накурились травы и напились привезенного мной вискаря. Подруга хорошо знала английский, но Митч с охрипшим горлом мало что путного мог выдавить.
В два ночи мы поперлись гулять. Стоял апрель, лужи, подсвеченные фонарями, блестели удивленно, и было на редкость тепло. Всей гурьбой из шести человек оккупировали детскую площадку. Митч уселся на качели и раскачивался туда-сюда, я подталкивал его, ловил, отпускал. Затормозил, встал напротив, схватил Митча за ворот пальто и поцеловал. Митч засмеялся сквозь поцелуй и промямлил «отпусти». Я отпустил. Небо было звездным, синим, глубоким, как чернильная глубь небытия.
Я был счастлив.
А Митч не был. Это я осознал уже потом.
Мы поехали домой на такси. Митч прислонился головой к стеклу и бездумно смотрел на проплывающие мимо улицы. Я ни о чем не спрашивал.
Уже в квартире Митч сбросил одежду на пол — хлам! — подошел к кровати и завалился на нее перевернутой морской звездой. Я подошел к нему и присел на краешек.
— Митч, тебе нехорошо? — спросил я.
Но в ответ услышал лишь храп.
***
Не помню, когда он стал уходить по ночам. Я не могу сказать, в какую ночь это началось. Просто я стал просыпаться и не обнаруживать его рядом. Но по хрипу и сопению я понимал, что он вернулся. Он возвращался, и я хватал его руками и ногами и вжимал в себя, пытаясь удержать.
Он шатался ночами и кашлял. Кашлял и шатался. Температура стабильно стала 37,5. Я стал на него орать. Митч только улыбался.
Он улыбался Джейку в скайп, улыбался Лайзе тогда же, улыбался соседям, улыбался людям на улице. Улыбался мне. Фальшивая улыбка приклеилась к нему, я не мог ее снять.
Очередные таблетки. Неделя покоя. Затихающий кашель.
Он кашлял и худел. Круги под глазами. Шатания по улицам ночью. Моя усталость била мне под дых.
Феназепам. Феназепам. Феназепам.
— Может, возьмешь на прокат байк? — как-то сказал я.
— Я не знаю город.
— Ну так узнаешь.
Митч пожал плечами.
Я привез байк к парадной, но Митч так к нему и не притронулся ни разу. Посмотрел, погладил, но садиться не стал. Ушел в квартиру, заварил чай и уселся за стол. С улыбкой на губах.
Пришел май и куча выходных. Митчу стало лучше. Мы гуляли по вечерам, наслаждаясь немногочисленной зеленью, запахом воды из каналов. Кормили уток на набережной.
— А красивый город, — сказал как-то Митч.
— Красивый, — согласился я. — А ты ехать не хотел.
— Я боялся.
— Не могу тебя осуждать.
Митч улыбнулся, затащил меня в подворотню и поцеловал. Я лопатками чуял опасность, потому быстро оторвался.
— Это не Нью-Йорк, — сказал я Митчу на ухо шепотом.
— Я помню, — также шепотом ответил он.
На следующий день я вернулся поздно вечером, Митч стоял у окна в кромешной темноте. Он был как призрак или труп, таким жутким был его силуэт за занавеской.
— Митч, — произнес я, понизив голос.
Он обернулся ко мне, раскрыл объятия:
— Иди сюда. Я смотрю на луну.
Луна и в правду была большая, бледно-желтый такой блин. Мы постояли так несколько минут, затем отправились спать.
— Она такая красивая… — сказал Митч с каким-то непонятным восторгом. Он был как ребенок, лихорадочно-восторженный взгляд — ребенок или псих.
И он был красив в лунных лучах, с растрепавшимися по подушке волосами. Я поцеловал его в подбородок, затем залез рукой под одеяло, ниже, ниже, еще ниже…
Я буду твоей луной на сегодня.
Проснулся я один. Я щупал рукой пустое пространство, но никого рядом не было. Он всегда возвращался. А теперь он не вернулся.
Он не вернулся к вечеру. Не вернулся на следующий день. Не вернулся и на третий.
А потом его нашла полиция: он вскрыл замок на чердаке в нашей парадной и наглотался там моего феназепама. Солнце било сквозь маленькое грязное окно. У меня болело всё внутри, я пытался кричать, но не мог.
Потеря не равна обретению, потеря всегда больше.
Ты выбрал луну, говоришь. Но мне ты выбора не оставил.
Я теперь до тебя не смогу добраться. Прости.
На ту сторону луны не летают самолеты.
Рейтинг: R
Жанры: Драма, POV
Размер: Мини
Статус: закончен
Описание:
Митч любит Алекса и свой байк. Алекс любит что-то, что сам не знает.
читать дальшеМы жили на одной из захолустных улочек Квинса, но Митчу здесь нравилось. Когда пришла пора уезжать в Россию, он долго смотрел на меня, словно готовый вразумить меня (или телепатически — мое начальство).
— Мы всего лишь едем в Россию. В Санкт-Петербург, — сказал я. — Это красивый город.
Более того — это мой город. Нью-Йорк мне немного поднадоел. Но Митчу я этого не сказал.
— Ты не можешь отказаться? — произнес Митч.
— Нет.
Мы слишком долго жили по твоим правилам, Митч. Я забочусь о твоем ребенке. Я работаю за двоих. И я чертовски устал. Всё это я тоже не сказал ему.
Митч встал, стянул свои темно-русые волосы резинкой, взял мотоциклетный шлем и махнул мне рукой.
— Проедусь.
Проедусь, ага. Всю ночь будешь колесить, а я буду закидываться феназепамом. Раньше я закидывался феназепамом с водкой, но теперь почти не пью. Теперь я просто сжимаю пальцы, до боли. Ты можешь разбиться, Митч. Тебя подрежет какой-нибудь мудак. Ты вмажешься в стену.
Но останавливать тебя бесполезно.
В первый раз я выбил тебе зуб.
Во второй — ты сломал мне переносицу.
Теперь я просто жду, когда ты вернешься.
Это так тяжело — быть мной и быть с тобой.
— Санкт-Петербург — не край света, — сказал я.
— Почти что край, — вполголоса произнес Митч из прихожей. Я вышел к нему, поближе, споткнулся о стопищу книг и старые сапоги, в сотый раз, наверное.
— У меня была подруга, которая сломала палец о банку с колой. Бежала, упала и сломала палец, — неизвестно зачем сказал я.
— К чему ты это?
— Не знаю. Я постоянно тут спотыкаюсь, а ты так никогда и не уберешь завал.
— Я научился его обходить.
— А я — нет.
Митч вздохнул и откинулся на стену, задев выцветший ботанический рисунок головой. Очередная нелепость этого дома.
— Ты не хочешь, чтоб я ехал с тобой.
— Хочу.
— Тогда я не понимаю, что тебя не устраивает.
— Это тебя — не устраивает…
— Алекс…
— Оставь шлем и иди сюда.
— Я хочу проветриться.
Я ничего не ответил. Лишь смотрел на него. Между нами было много слов, и одно другого хуже.
Митч убрал шлем на комод, снял куртку.
— Я остаюсь.
— Спасибо, — тихо сказал я.
***
Джейка мы оставили у бабки Митча. Бабка Митча до сих пор думает, что мы с ним «просто друзья». Очередная деталь, которая меня раздражает. Митч боится быть открытым. А я как-то нарядился драг-квин для Прайда. Ради Митча. Митч тогда стоял на трибуне и отчаянно хлопал.
Трусишка Митч.
Во всем он такой, но готовит хорошо и трахается круто. Я его люблю.
Любил. Люблю. Буду любить?..
Джейку семь лет, и он обожает байк Митча. Он похож на Митча, но черты лица более плавные. Митч же по-саксонски резковат, худой, жилистый, быстрый.
Он смотрит на меня, и иногда я боюсь его взгляда.
Потому что, мне кажется, я больше его не люблю.
Но утром просыпаюсь, и он лежит, уткнувшись в подушку, и волосы растрепаны, и рука касается лица — он почему-то любит спать, чтоб рука касалась лица — он такой нежный и беззащитный, как барышня. Я бы назвал словом «хрупкий». И тогда я понимаю, что люблю его. Что никуда не смогу деться от этой любви: она проросла в меня, насквозь, корни и щупальца сковали меня, я никуда не денусь. И я сдаюсь.
Да, Митч, я люблю тебя. Я бы умер за тебя.
Но мне не пришлось умирать. И уже никогда не придется.
Джейк ревел, а Митч его успокаивал. Я курил сигарету за сигаретой и не участвовал в сцене прощания: дядя Алекс всегда такой. Холодный, немногословный. Думаю, меня считают каменным.
Джейк хлюпал носом, Митч что-то ему говорил шепотом. Бабка Митча, Лайза, стояла поодаль.
— Митч, не уезжай! — ныл Джейк.
Я мог бы и пацана взять с собой и даже предлагал, но бабка не поймет. Митч подумал и решил, что открываться не будет. Я только пожал плечами и закинулся феназепамом. Феназепамом можно передознуться, вроде?..
Каменный Алекс глушит аптечную химию, чтоб не задохнуться от чувств.
Я подошел к Джейку, потрепал того по волосам:
— Друг, мы вернемся через полгода. Ты и оглянуться не успеешь. И привезем тебе всякого прикольного. И есть же скайп.
— Будешь с нами общаться, — закивал Митч.
Джейк шмыгнул носом, ткнул меня кулачком в живот, развернулся и пошел к бабке.
— Это называется «отпустил»?
— Ага, — сказал Митч и засмеялся.
Ну и слава богу.
***
Он заболел на второй день приезда: какой-то отвратительный грипп. Видимо, перемена климата сыграла свою роль.
Квартира, в которую нас поселили, отдавала почти хирургической чистотой. Митчу даже нечем было ее захламить. По-английски с ним мало кто общался, и он безвылазно сидел дома, закутанный в шарф, глотал теплое молоко с медом, и унывал. Унывал.
Ночью, когда я возвращался почти мертвым после очередного интервью или репортажа, Митч прижимался ко мне огненной спиной, я обнимал его под одеялом, и мне казалось, что меня самого начинало лихорадить.
На вторую неделю я отволок его к врачу, объяснил, что с ним. Митч таращил воспаленные глаза.
Врач выписал антибиотики и что-то для полоскания горла.
Еще через неделю ему вроде бы стало лучше, я вздохнул с облегчением. А тут и день рождения моей старой подруги подоспел. Мы наелись салатов, накурились травы и напились привезенного мной вискаря. Подруга хорошо знала английский, но Митч с охрипшим горлом мало что путного мог выдавить.
В два ночи мы поперлись гулять. Стоял апрель, лужи, подсвеченные фонарями, блестели удивленно, и было на редкость тепло. Всей гурьбой из шести человек оккупировали детскую площадку. Митч уселся на качели и раскачивался туда-сюда, я подталкивал его, ловил, отпускал. Затормозил, встал напротив, схватил Митча за ворот пальто и поцеловал. Митч засмеялся сквозь поцелуй и промямлил «отпусти». Я отпустил. Небо было звездным, синим, глубоким, как чернильная глубь небытия.
Я был счастлив.
А Митч не был. Это я осознал уже потом.
Мы поехали домой на такси. Митч прислонился головой к стеклу и бездумно смотрел на проплывающие мимо улицы. Я ни о чем не спрашивал.
Уже в квартире Митч сбросил одежду на пол — хлам! — подошел к кровати и завалился на нее перевернутой морской звездой. Я подошел к нему и присел на краешек.
— Митч, тебе нехорошо? — спросил я.
Но в ответ услышал лишь храп.
***
Не помню, когда он стал уходить по ночам. Я не могу сказать, в какую ночь это началось. Просто я стал просыпаться и не обнаруживать его рядом. Но по хрипу и сопению я понимал, что он вернулся. Он возвращался, и я хватал его руками и ногами и вжимал в себя, пытаясь удержать.
Он шатался ночами и кашлял. Кашлял и шатался. Температура стабильно стала 37,5. Я стал на него орать. Митч только улыбался.
Он улыбался Джейку в скайп, улыбался Лайзе тогда же, улыбался соседям, улыбался людям на улице. Улыбался мне. Фальшивая улыбка приклеилась к нему, я не мог ее снять.
Очередные таблетки. Неделя покоя. Затихающий кашель.
Он кашлял и худел. Круги под глазами. Шатания по улицам ночью. Моя усталость била мне под дых.
Феназепам. Феназепам. Феназепам.
— Может, возьмешь на прокат байк? — как-то сказал я.
— Я не знаю город.
— Ну так узнаешь.
Митч пожал плечами.
Я привез байк к парадной, но Митч так к нему и не притронулся ни разу. Посмотрел, погладил, но садиться не стал. Ушел в квартиру, заварил чай и уселся за стол. С улыбкой на губах.
Пришел май и куча выходных. Митчу стало лучше. Мы гуляли по вечерам, наслаждаясь немногочисленной зеленью, запахом воды из каналов. Кормили уток на набережной.
— А красивый город, — сказал как-то Митч.
— Красивый, — согласился я. — А ты ехать не хотел.
— Я боялся.
— Не могу тебя осуждать.
Митч улыбнулся, затащил меня в подворотню и поцеловал. Я лопатками чуял опасность, потому быстро оторвался.
— Это не Нью-Йорк, — сказал я Митчу на ухо шепотом.
— Я помню, — также шепотом ответил он.
На следующий день я вернулся поздно вечером, Митч стоял у окна в кромешной темноте. Он был как призрак или труп, таким жутким был его силуэт за занавеской.
— Митч, — произнес я, понизив голос.
Он обернулся ко мне, раскрыл объятия:
— Иди сюда. Я смотрю на луну.
Луна и в правду была большая, бледно-желтый такой блин. Мы постояли так несколько минут, затем отправились спать.
— Она такая красивая… — сказал Митч с каким-то непонятным восторгом. Он был как ребенок, лихорадочно-восторженный взгляд — ребенок или псих.
И он был красив в лунных лучах, с растрепавшимися по подушке волосами. Я поцеловал его в подбородок, затем залез рукой под одеяло, ниже, ниже, еще ниже…
Я буду твоей луной на сегодня.
Проснулся я один. Я щупал рукой пустое пространство, но никого рядом не было. Он всегда возвращался. А теперь он не вернулся.
Он не вернулся к вечеру. Не вернулся на следующий день. Не вернулся и на третий.
А потом его нашла полиция: он вскрыл замок на чердаке в нашей парадной и наглотался там моего феназепама. Солнце било сквозь маленькое грязное окно. У меня болело всё внутри, я пытался кричать, но не мог.
Потеря не равна обретению, потеря всегда больше.
Ты выбрал луну, говоришь. Но мне ты выбора не оставил.
Я теперь до тебя не смогу добраться. Прости.
На ту сторону луны не летают самолеты.
@темы: другое