Направленность: Слэш
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, Мистика, Повседневность, POV, Дружба
Предупреждения: Смерть основного персонажа, Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета
Размер: планируется Макси
Статус: в процессе
Описание:
Он может путешествовать в чужие сны и пока еще не знает об этом. Он - простой парень, но жизнь сведет его с непростой пятеркой друзей, которые являются участниками известной рок-группы. Но это будет только их оболочка, декорации, которые они выстраивают вокруг себя. Кто они на самом деле? Он узнает всё, но позднее, что навсегда изменит его жизнь.
читать дальшеСвет ударяет сверху и быстро, и голая лампочка, потревоженная неуклюжей рукой входившего в комнату, начинает ронять лучи света в разные стороны, как маятник по загадочной амплитуде. Я смотрю на нее и слепну, но не могу оторваться. Она меня завораживает, бьется почти в ритм сердца. Я чувствую себя долбанным мотыльком.
Взлететь бы к лампочке и застыть, распластавшись. И сгореть. И больше ничего не делать, никаких слов, ни о чем.
Но он усаживает меня за стол и дает две ручки и стопку бумаги:
— Пиши. Всё, что знаешь — пиши.
И я пишу, стараюсь, но не могу до конца. Мне нужно написать признание, но оно будет слишком мелодраматичным.
Я до сих пор помню лицо каждого, как будто мы расстались вчера. Рания, Фобос, Ганди, Питерсон и Морок. Особенно — Морок. Рания и Морок, они сплелись в клубок, им не освободиться друг от друга. А мне не освободиться от них.
Боль живет во мне и поет свою песню. И почему-то музыка этой пятерки как ничто другое подходит: это последняя их песня, несыгранная песня. Песня моей боли.
Я — единственный, кто остался в живых. И мне петь эту песню в память о них, ходить с ней в зубах, высвистывать обертоны.
Назови мою песню «блюзом», друг. Это печальная, но живая песня. Я пою гимн жизни в память чужих душ, которые стали для меня семьей, которые стали мне друзьями и любовниками.
Не знаю, по чему тоскую больше: по телам или по душам. Я так никогда и не смог выбрать. Рания спрашивала меня: что же я выберу — душу или тело. Я не смог выбрать. Я любил одно тело, и оно содержало в себе душу. Я любил другую душу, и она жила в ином теле.
***
Мне было двадцать три, когда мы встретились впервые. Я уже закончил университет, и пошел работать в ментовку. Маленький, щуплый и дурак. Папенька обещал, что коли я отслужу в ментовке пару лет, он устроит меня куда-нибудь повыше. В ФСБ, например. А пока мне надо учиться: получать по голове, сбивать колени, терять зубы и невинность.
Я был настоящим пай-мальчиком. Да, закончил юридический, но просидел все студенческие года за зубрежкой, проходя практику в папенькиной фирме.
Выглаженные костюмчики — на людях, мятые и смешные футболки — дома. А еще я носил очки. Правда, потом Морок заставил меня сделать операцию. Теперь я вполне зрячий пай-мальчик. Отрастил хаер, как у Морока, выкрасил его в три цвета, сбрил виски. Пирсинг ставил мне еще Морок.
Морок вообще для меня много чего сделал.
Настолько много, что такого человека, как он, в моей жизни больше не будет. И я буду жить с ощущением, что часть моей жизни безвозвратно сгинула в никуда, ее слизнуло волной нашей реки, чтоб ее, Невы.
Он мне как-то показал на плывущий по реке гондон, задорно так плывущий, ткнул пальцем и заржал как коняга.
— Гляди, кто-то потерял! — и ржет, зубы сверкают. Длинные пальцы, держащие сигарету, туда-сюда лавируют, чертовы гибкие пальцы со стертыми подушечками. Он до сих пор резался о струны, хотя стаж гитариста в группе у него был о-го-го. Дай-ка подумать… Пять лет. За гитару он взялся еще в школе.
Нежные подушечки пальцев, как у котенка. Наступит на стекло и привет, теперь кровавый след будет тянуться. Он и оставлял за собой кровавые следы, они все оставляли, все впятером. Я до сих пор иду по их следам. Мой тоже кровит, я это знаю. Я наступаю на чужие следы, но и мой кровит.
Я стал слишком близок к ним всем, еще одной тенью в ряду теней.
Рания уходит вперед, не глядя на меня. Фобос цыкнет. Ганди легко-легко, почти смущенно улыбнется. Питерсон прикладывает палец к губам, словно приказывает молчать.
А Морок, мой Морок, мой замороченный парень, обернется, взмахнет длинными волосами, невозможными пальцами откинет их на правую сторону…
Нахально сделает «фак» и не менее нахально оближет средний палец, глядя глаза в глаза, глядя прямо и пронизывающе.
Этот жест для меня. В последний раз.
И теперь уже навсегда.
***
Как я уже говорил, я был мелкой сошкой в Василеостровской ментовке. Парень на побегушках. Кофе принеси, водки на вечер закажи. Дежурить останься. Нет, отдел у нас был неплохой. Меня не тиранили. Меня просто немного… не замечали.
Они были обычными людьми, а я был еще более обычным, чем серый цвет. На рейды меня не посылали.
Андрей Валентинович, старый товарищ моего папеньки, смотрел на меня снисходительно, но потихоньку учил всякому. Ильяс, Лариса, Павел, Никита — каждый по-разному реагировал на меня. Я бы предпочел, чтоб вообще на меня никак не реагировали. Но иногда реагировали.
Где-то через год начала работы, Андрей Валентинович дал мне задание поймать мелкого воришку. Полунищую и разбитную девчонку, которая приторговывала собой за дозу, а когда одумывалась — в своей манере — то шла воровать. Не то, чтоб дело века, но я тогда отличился. Девчонке еще не стукнуло восемнадцати, потому упекли ее в колонию для малолеток.
Я Нике тогда писал письма и говорил держаться. И завязать с героином. Есть вещи получше наркоты. Но куда там — ее на наркоту подсадила мать, которую лишили родительских прав. Ника поболталась по детдомам, затем ее забрала к себе бабушка. Но выправить кривовато растущее деревце у нее уже не вышло.
Ника — стылые голубоватые глаза наркоманки, грязные русые косицы и дурная привычка сосать кончики волос. И пальцы все в заусенцах и ранках. Нервные подергивания-почесывания.
Это сейчас она стала красивой девушкой. Не сказал бы, что полностью моя заслуга, что я помог ей встать на путь истинный…
И вовсе не моя. А Морока. Он ненавидел героин и все из него производные. Ненавидел героиновых наркоманов. Он потерял слишком много друзей из-за опиатов, потому он пытался вытащить из этого болота любую душу. Пока не стало слишком поздно. Пока не подхватил ВИЧ. Пока «крокодил» не сжег вены и не стал жрать плоть.
Он потерял слишком многих, и слишком многие остались инвалидами. А другие просто не смогли завязать.
Он был рыцарем в своем роде, мой Морок. Рыцарем Морока. Рыцарем теней и призраков. Что такое «морок», вы знаете? Это что-то, что замутит ваш разум и утянет за собой. Это дымка, иллюзия. Иногда опасная. Это и наркотик. Человек-наркотик, зависимость от которого оказалась слишком сильной для меня.
Почему я скатываюсь во всякие сопливые рассуждения, я не знаю. Андрей Валентинович дал пачку листов бумаги и приказал — пиши. С самого начала — пиши. Как можешь — пиши.
Пиши, пиши, пиши. Что я могу написать? Я даже не могу добраться до того, как с ними познакомился. В реальности.
Потому что сначала я увидел его во сне. Их всех — во сне.
Морок стал мне сниться. Он бренькал на гитаре тихую мелодию, которая впоследствии оказалась их новым хитом. А пока — он бренькал эту мелодию снова и снова, каждую ночь. Сдувал мешающие черные пряди, но ни в одном моем сне он не завязывал волосы резинкой. Это потом в реальности он делал пучок на японский манер — с двумя огромными шпильками. А тут — сидит патлатый, наигрывает мелодию, волосы мешают, он их убирает. Затем все опять по новой. Мне так надоедало это действо, что я начинал орать. Во сне — орать. Морок не обращал на меня никакого внимания. Он меня не замечал. А я не мог до него добраться.
— Как же ты меня бесишь, — говорил я, — Ну обернись, посмотри на меня. Почему ты снишься мне каждый день? Почему я вижу именно тебя? Меня уже тошнит от этой мелодии.
Такие сны продолжались из ночи в ночь. Я перестал спать. Сначала помогал алкоголь, когда я напивался, то парень с гитарой не приходил. Три-четыре раза. Потом он стал пролезать и в пьяные сны.
Вот тогда я и перестал спать. На шестой день без сна, когда у меня уже полезли галлюцинации, и я отпросился с работы и поехал домой, шатаясь и пытаясь не блевать на каждом углу, я увидел в толпе его. Увидел его вживую.
Да, Андрей Валентинович, с этого всё и началось.
Андрей Валентинович, лысый, мягонький, привычный, в кителе на распашку, заходит внутрь комнаты и спрашивает:
— Ну как, пишется?
Я киваю на чистый лист. С чего мне начать? С мистики или с правды?
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, Мистика, Повседневность, POV, Дружба
Предупреждения: Смерть основного персонажа, Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета
Размер: планируется Макси
Статус: в процессе
Описание:
Он может путешествовать в чужие сны и пока еще не знает об этом. Он - простой парень, но жизнь сведет его с непростой пятеркой друзей, которые являются участниками известной рок-группы. Но это будет только их оболочка, декорации, которые они выстраивают вокруг себя. Кто они на самом деле? Он узнает всё, но позднее, что навсегда изменит его жизнь.
читать дальшеСвет ударяет сверху и быстро, и голая лампочка, потревоженная неуклюжей рукой входившего в комнату, начинает ронять лучи света в разные стороны, как маятник по загадочной амплитуде. Я смотрю на нее и слепну, но не могу оторваться. Она меня завораживает, бьется почти в ритм сердца. Я чувствую себя долбанным мотыльком.
Взлететь бы к лампочке и застыть, распластавшись. И сгореть. И больше ничего не делать, никаких слов, ни о чем.
Но он усаживает меня за стол и дает две ручки и стопку бумаги:
— Пиши. Всё, что знаешь — пиши.
И я пишу, стараюсь, но не могу до конца. Мне нужно написать признание, но оно будет слишком мелодраматичным.
Я до сих пор помню лицо каждого, как будто мы расстались вчера. Рания, Фобос, Ганди, Питерсон и Морок. Особенно — Морок. Рания и Морок, они сплелись в клубок, им не освободиться друг от друга. А мне не освободиться от них.
Боль живет во мне и поет свою песню. И почему-то музыка этой пятерки как ничто другое подходит: это последняя их песня, несыгранная песня. Песня моей боли.
Я — единственный, кто остался в живых. И мне петь эту песню в память о них, ходить с ней в зубах, высвистывать обертоны.
Назови мою песню «блюзом», друг. Это печальная, но живая песня. Я пою гимн жизни в память чужих душ, которые стали для меня семьей, которые стали мне друзьями и любовниками.
Не знаю, по чему тоскую больше: по телам или по душам. Я так никогда и не смог выбрать. Рания спрашивала меня: что же я выберу — душу или тело. Я не смог выбрать. Я любил одно тело, и оно содержало в себе душу. Я любил другую душу, и она жила в ином теле.
***
Мне было двадцать три, когда мы встретились впервые. Я уже закончил университет, и пошел работать в ментовку. Маленький, щуплый и дурак. Папенька обещал, что коли я отслужу в ментовке пару лет, он устроит меня куда-нибудь повыше. В ФСБ, например. А пока мне надо учиться: получать по голове, сбивать колени, терять зубы и невинность.
Я был настоящим пай-мальчиком. Да, закончил юридический, но просидел все студенческие года за зубрежкой, проходя практику в папенькиной фирме.
Выглаженные костюмчики — на людях, мятые и смешные футболки — дома. А еще я носил очки. Правда, потом Морок заставил меня сделать операцию. Теперь я вполне зрячий пай-мальчик. Отрастил хаер, как у Морока, выкрасил его в три цвета, сбрил виски. Пирсинг ставил мне еще Морок.
Морок вообще для меня много чего сделал.
Настолько много, что такого человека, как он, в моей жизни больше не будет. И я буду жить с ощущением, что часть моей жизни безвозвратно сгинула в никуда, ее слизнуло волной нашей реки, чтоб ее, Невы.
Он мне как-то показал на плывущий по реке гондон, задорно так плывущий, ткнул пальцем и заржал как коняга.
— Гляди, кто-то потерял! — и ржет, зубы сверкают. Длинные пальцы, держащие сигарету, туда-сюда лавируют, чертовы гибкие пальцы со стертыми подушечками. Он до сих пор резался о струны, хотя стаж гитариста в группе у него был о-го-го. Дай-ка подумать… Пять лет. За гитару он взялся еще в школе.
Нежные подушечки пальцев, как у котенка. Наступит на стекло и привет, теперь кровавый след будет тянуться. Он и оставлял за собой кровавые следы, они все оставляли, все впятером. Я до сих пор иду по их следам. Мой тоже кровит, я это знаю. Я наступаю на чужие следы, но и мой кровит.
Я стал слишком близок к ним всем, еще одной тенью в ряду теней.
Рания уходит вперед, не глядя на меня. Фобос цыкнет. Ганди легко-легко, почти смущенно улыбнется. Питерсон прикладывает палец к губам, словно приказывает молчать.
А Морок, мой Морок, мой замороченный парень, обернется, взмахнет длинными волосами, невозможными пальцами откинет их на правую сторону…
Нахально сделает «фак» и не менее нахально оближет средний палец, глядя глаза в глаза, глядя прямо и пронизывающе.
Этот жест для меня. В последний раз.
И теперь уже навсегда.
***
Как я уже говорил, я был мелкой сошкой в Василеостровской ментовке. Парень на побегушках. Кофе принеси, водки на вечер закажи. Дежурить останься. Нет, отдел у нас был неплохой. Меня не тиранили. Меня просто немного… не замечали.
Они были обычными людьми, а я был еще более обычным, чем серый цвет. На рейды меня не посылали.
Андрей Валентинович, старый товарищ моего папеньки, смотрел на меня снисходительно, но потихоньку учил всякому. Ильяс, Лариса, Павел, Никита — каждый по-разному реагировал на меня. Я бы предпочел, чтоб вообще на меня никак не реагировали. Но иногда реагировали.
Где-то через год начала работы, Андрей Валентинович дал мне задание поймать мелкого воришку. Полунищую и разбитную девчонку, которая приторговывала собой за дозу, а когда одумывалась — в своей манере — то шла воровать. Не то, чтоб дело века, но я тогда отличился. Девчонке еще не стукнуло восемнадцати, потому упекли ее в колонию для малолеток.
Я Нике тогда писал письма и говорил держаться. И завязать с героином. Есть вещи получше наркоты. Но куда там — ее на наркоту подсадила мать, которую лишили родительских прав. Ника поболталась по детдомам, затем ее забрала к себе бабушка. Но выправить кривовато растущее деревце у нее уже не вышло.
Ника — стылые голубоватые глаза наркоманки, грязные русые косицы и дурная привычка сосать кончики волос. И пальцы все в заусенцах и ранках. Нервные подергивания-почесывания.
Это сейчас она стала красивой девушкой. Не сказал бы, что полностью моя заслуга, что я помог ей встать на путь истинный…
И вовсе не моя. А Морока. Он ненавидел героин и все из него производные. Ненавидел героиновых наркоманов. Он потерял слишком много друзей из-за опиатов, потому он пытался вытащить из этого болота любую душу. Пока не стало слишком поздно. Пока не подхватил ВИЧ. Пока «крокодил» не сжег вены и не стал жрать плоть.
Он потерял слишком многих, и слишком многие остались инвалидами. А другие просто не смогли завязать.
Он был рыцарем в своем роде, мой Морок. Рыцарем Морока. Рыцарем теней и призраков. Что такое «морок», вы знаете? Это что-то, что замутит ваш разум и утянет за собой. Это дымка, иллюзия. Иногда опасная. Это и наркотик. Человек-наркотик, зависимость от которого оказалась слишком сильной для меня.
Почему я скатываюсь во всякие сопливые рассуждения, я не знаю. Андрей Валентинович дал пачку листов бумаги и приказал — пиши. С самого начала — пиши. Как можешь — пиши.
Пиши, пиши, пиши. Что я могу написать? Я даже не могу добраться до того, как с ними познакомился. В реальности.
Потому что сначала я увидел его во сне. Их всех — во сне.
Морок стал мне сниться. Он бренькал на гитаре тихую мелодию, которая впоследствии оказалась их новым хитом. А пока — он бренькал эту мелодию снова и снова, каждую ночь. Сдувал мешающие черные пряди, но ни в одном моем сне он не завязывал волосы резинкой. Это потом в реальности он делал пучок на японский манер — с двумя огромными шпильками. А тут — сидит патлатый, наигрывает мелодию, волосы мешают, он их убирает. Затем все опять по новой. Мне так надоедало это действо, что я начинал орать. Во сне — орать. Морок не обращал на меня никакого внимания. Он меня не замечал. А я не мог до него добраться.
— Как же ты меня бесишь, — говорил я, — Ну обернись, посмотри на меня. Почему ты снишься мне каждый день? Почему я вижу именно тебя? Меня уже тошнит от этой мелодии.
Такие сны продолжались из ночи в ночь. Я перестал спать. Сначала помогал алкоголь, когда я напивался, то парень с гитарой не приходил. Три-четыре раза. Потом он стал пролезать и в пьяные сны.
Вот тогда я и перестал спать. На шестой день без сна, когда у меня уже полезли галлюцинации, и я отпросился с работы и поехал домой, шатаясь и пытаясь не блевать на каждом углу, я увидел в толпе его. Увидел его вживую.
Да, Андрей Валентинович, с этого всё и началось.
Андрей Валентинович, лысый, мягонький, привычный, в кителе на распашку, заходит внутрь комнаты и спрашивает:
— Ну как, пишется?
Я киваю на чистый лист. С чего мне начать? С мистики или с правды?
@темы: другое, крестовый поход неудачника