Направленность: Слэш
Пэйринг и персонажи: Марек / Пат
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, Фантастика, Детектив, POV, Постапокалиптика
Предупреждения: Насилие, Элементы гета
Размер: Макси,
Статус: закончен
Описание
Планета Земля недалекого будущего после Исхода, никому не нужная, брошенная. Почти полностью убитая экология, жизнь в ожидании кислотных дождей и пыльных бурь. Оставшиеся люди делятся на "синтетов" (генетически измененных) и "нормалов" (обычных людей). Марек - молодой полицейский в Бёрн-Сити, городе на периферии запада и востока, городе смешения национальностей. Череда жестоких убийств потрясает Бёрн-Сити, и Марек понимает, что эти убийства прочно связаны с его прошлым.
читать дальше
Мы выползли на улицу: курить. Шесть утра — Марико еще спит, дед куда-то еще поздним вечером ушатался.
— Я подозреваю, он отплясывает в одном из клубов под старые шлягеры. Нацепив на голову длинноволосый кудрявый парик.
— Макияж, каблучки, — Пат захохотал.
Я пожал плечами:
— Ему нравится, — я помолчал мгновение, — Не хочешь поговорить с Марико? Она часто о тебе спрашивает.
— Нет.
— Пугает то, каким ты стал? Ну и что из того, что мы стали теми, кем пугали нас в детстве.
— Это из какого-то стихотворения.
— Ага.
Обоюдное задумчивое молчание. Друг — это всегда хорошо. Даже если вас развело по разные стороны.
А внутри что-то бьется легкими крылышками, тревожное. Забыл я о чем-то важном. Совсем забыл. На периферии сознания мигает надпись «Опасность!», «Опасность!». Сцапал Пат меня, скрутил, а я лежу и только могу удивленный писк издавать.
— Не нравится мне всё это, Пат.
— Мне тоже.
— Ты что-то не договариваешь.
— Всё, что знаю, я сказал.
— Тогда что тебе нужно от меня?
— Информация.
— О следствии? Я нарушаю закон одним тем, что с тобой говорю сейчас. Ты вырисовываешься подозреваемым. У меня есть преступление. Есть подозреваемый. Но теперь ты хочешь быть еще и оболганным потерпевшим. Ты не невинная овечка, никогда таким не был. Хотя нет, может и был когда-то, — я поднялся и опустился с пятки на носок и обратно, — до того, как с нами познакомился. Тощий вор.
Пат взглянул с восторгом:
— Ты помнишь?
— Конечно. У меня хорошая память.
— Думаешь, я был тогда невинным?
— Во всяком случае, выглядел таким, — я закутался поплотнее в кофту, ветер был прохладным, — а потом Дерек тебя сломал.
— Ломается то, что уже имеет трещину.
— Меня он тоже сломал. Как родился, так и принялся за меня.
Я нагнулся и завернул штанину на голени повыше.
— Ведь не отличить от настоящей? Теперь есть плюс: не нужно менять протезы по мере взросления.
Наша хваленая генетика не научилась выращивать конечности. Зато имеем отлично прилаженные бионические протезы, почти как настоящие ноги-руки. Почти.
Нам с Дереком было одиннадцать. У нас тогда еще была машина. Мы с Дереком и родители в путешествии. Темная июльская ночь, как будто чернил на небо вылили, звезды торчали мелкими кусочками фольги, слепящая скорость вокруг. Ехали от дяди Пита, он приходился крестным нашему отцу. Ехали, музыка играла, подпевали все вчетвером песенке.
Еще с нами была кошка. Кошку потом пропороло насквозь острой веткой, кошка и повисла распотрошённой разноцветной шкуркой. Только кровь была не красной, я не помню, какого она цвета была, но не красной.
Обрыв, толстое старое дерево, машина всмятку, фары горят. Стекла очков отца в крови, стекла целые. Очки повисли на дужках. Отец очки носил, потому что они ему шли, придавали серьезности. Лицо сразу интересным становилось. А так — у него было очень хорошее зрение.
Мать просто свернулась клубочком, голову обхватив руками. Темные влажные волосы в темном чем-то. Темное что-то ползет капельками сзади по шее вниз. Дерек вылетел из машины. Не знаю как. Вылетел и всё.
А мне ногу придавило. Потом только дошло, что непросто придавило. Размозжило к чертям.
Везде осколки стекла и капли крови. Стекла как бриллианты в свете. Кровь… как кровь, наверное. Но и кровь бывает ослепительной. Она всегда такая, кровь, — ослепительная.
Дерек отделался парой ссадин и ушибов. Я остался без правой ноги. Мать и отец погибли.
Конец. Или начало.
У меня было хорошее детство. Если бы не монструозный брат и авария. У меня было почти идеальное детство. Если бы.
Бог, я бы с удовольствием поменял брата на родителей. Чтобы родители тогда выжили, а брат умер. Это ужасно, бог? Как я могу быть таким светлым и одновременно иметь такие ужасные мысли.
Вот только я теперь не смогу никого на кого-то другого поменять. Все мертвы.
Пат молчал. Не думаю, что и я нашелся бы со словами на его месте.
— Нытик ты, Марек.
А нет, я ошибался. Он нашелся со словами.
— Мои родители всю жизнь бухали. На пару, с друзьями, такими же алкашами. Я ходил в рванье и полуголодный. Если бы не твои родители. Дед с бабкой. Дерек. Айви. Меня бы не было. Я бы не достиг того, что имею сейчас.
— Нравится — иметь это всё?
— Нравится.
— А мне не нравится, что ты вешаешь на меня свою возможность всё потерять. Ты вообще кто? Да-да, кто ты такой? — я стал напирать на Пата, тот отходил всё дальше, пока не прижался спиной к стене дома. Побелка свежая, сам белил. Белые стены — это красиво. Куртку изгваздает, подумал краем разума, — Кто ты мне?
Вот он, главный вопрос.
— Почему я должен тебе верить? А не вызвать парней сейчас же и сдать тебя с потрохами?
Пат откинулся головой на стену. Поглядел на меня с превосходством. Он никогда не теряет самообладания. У кого-то он этому научился. Я даже знаю, у кого.
— Может, потому что я знаю правду?
— Да срал я на эту правду! — я отшатнулся от него, — четыре года прошло! Что вы все как сговорились. «Марек, у меня есть это. Марек, у меня есть то. Марек, а сделай это и получишь то. Я помашу перед тобой клочочком какой-то херни, а ты мне услужи. Давай же, Марек». Что Летиция, что ты. Задолбали уже.
Я остановился, чтоб отдышаться. Затем продолжил, снизив голос:
— Эта ваша правда уже сгнила. Ни плоти, ни костей не осталась. Но вы еще делаете вид, что она может вонять и этой вонью привлечь меня. Да вот черта с два! — закончил я, — Мне плевать, слышишь?..
— Тебе не плевать, — тихо, как ребенка убеждая, сказал Пат, — Ты бы так не петушился, если бы тебе было плевать. Тебе не плевать.
— Четыре года прошло, — еще тише сказал я, — Четыре, мать вашу, года. Что я должен буду делать с этой правдой?
— А вот это уже твое дело, — Пат улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся, как ножом взрезал: воздух, реальность, меня.
Я резко отвернулся от него. Мне было необходимо остыть, поспать. Собраться с мыслями. Я ведь уже согласился. И Пат это знает. Мне так фигово от того, что он это знает.
— Я пойду спать. Вали к себе. Встретимся завтра в «Колодце». Нацепи что-нибудь на харю, чтоб тебя не узнали.
— Само собой, — Пат отдал «честь», развернулся на каблуках и ушел.
***
Я проснулся где-то в два по полудни. Залез в ванну с водой, так себе вода, кстати. Мы научились из соленой воды делать пресную, но она все равно иногда отдает солью, и потому тело чешется. Ходим все, почесываемся, как будто у нас блохи. А мы просто просолились и прожарились как куски мяса на солнышке. Жрите друг друга, сколько хотите, с планеты не убудет. Даже не уменьшится. Не заболит, не заноет. Иногда меня удивляет, почему мы еще не стали каннибалами. Меня вообще многое удивляет. Но я предпочитаю удивляться молча в тряпочку. Себе на уме.
Мать была писательницей, сейчас, правда, уже забытой. Отец — астрофизик, кучу планет пооткрывал.
Нет. Шучу я.
Я мог бы сказать, что он был потрясающим, но на самом деле он был обычным инженерищкой, работал в Космопорте. Думаю, они очень любили друг друга с матерью. Мариус Виленски и Доротея Сеймур. Я как бы был назван в честь отца, Дерек — в честь мамы.
Помню, отец играл с нами в баскетбол. Мама рисовала классики и прыгала на одной ноге. Ой, это было намного раньше. Всё перепуталось. Игры, качели, подвалы, крыши, тренировки с Айви. Айви уже тогда была мастером спорта, открыла секцию по смешанным единоборствам, совершенно смешанным, хотя и отдавала предпочтения тай-цзи и айкидо. Наверное, это могло многое о ней сказать и тогда. Она учила нас всему, любому бою, быть готовыми к любому бою. Родители учили жить, быть готовыми к любой жизни. Дерек учился быстро, схватывал всё на лету, он вышел в мир и взял его силой. Я же выходил на свет на ощупь, осторожно. Боялся поранить чертов мир, что ли. Почему я был таким мягкотелым?
Я умел драться не хуже Дерека и Пата, но каждый удар оппоненту был и для меня болезненным.
Айви говорила: чувствуй противника. Я настолько сильно чувствовал, что меня каждый раз тянуло блевать.
Чужие эмоции, чужая боль спелёнывают меня, бьют в самую сердцевину, под дых, в солнечное сплетение, и лучи этого самого солнышка разрывают мою грудную клетку, ломая ребра, открывая их как крылья. Вот оно мое сердце, бог, что ты с ним будешь делать теперь. Почернело с краев, говоришь. Ну так вышло, извини. Это запекшаяся кровь. Не протухло, еще свежее.
Бери.
Можешь жрать.
Что же ты отворачиваешься? Не нравится?
Я опустился в воду с головой, открыл глаза. Сразу стало жечь. Это могли бы быть слезы, но я не плакал даже после аварии. Ни разу после. Во мне нет слез. Остался лишь безумный смех, иногда прорывающийся. Остались — смех, странные истерики до обморока, мигрени и нога-недотепа.
Пат сказал, что Дерек покончил с собой. Сам прыгнул в канал с ядовитой жижей, куда сливались все отходы с заводов и из Космопорта. Знатное такое местечко, прыгнешь — и труп даже вряд ли найдут. Мы труп Дерека нашли. Кроме татуировки на шее, у него еще татуировка на указательном пальце левой руки была: два колечка-обода. По ней и узнали. Всё остальное уже было неузнаваемо.
Сам это сделал. Покончил с собой. Вот только: нахера. Простите мне мои выражения, но иначе я сказать не могу. Мой брат не мог покончить с собой. Просто не мог. Не такой он человек. Он брал жизнь и подминал ее под себя. Жизнь не могла смять его — да так, до прорвавших мышцы и кожу костей, свернутых в отвратительный комок. Он не мог просто взять и сдохнуть — так.
Данный способ самоубийства слишком отдавал отчаянием. Дерек не был специалистом по отчаянию. Таковым скорее являлся я.
Насколько же нужно себя ненавидеть, чтобы решиться на такую боль?
Он никогда не хотел смерти. Да, он дрался как загнанный зверь, но он всегда мог затормозить, остановиться. Он не был самоубийцей по определению.
Если человек хочет смерти, то он всегда ее получит. Как подарок, как сладкий пирожок. Дерек не хотел смерти, но он умер.
И что мне теперь с этим делать, а, брат. Черви от твоего трупа изрыли мой мозг. Теперь он похож на сыр из старых книжек. Был какой-то сыр, в котором специально разводили червей. Деликатес: кусочек сыра на язык и сверху червячка положить. Медленно прожевать, разведывая вкус до последнего мгновения.
Знаешь, бог, ты всё еще не доел мой мозг. И я мучаюсь.
Существует такой прием — «ненадежный рассказчик». Не бойтесь, я вполне надежен для вас, но ненадежен для себя. Кто знает, что случится завтра: вдруг проснусь и уже не смогу узнать реальность. Вдруг червей станет еще больше, и я не буду собой. Не доверять себе, в собственной ментальной стойкости — самое страшное, что может случиться с человеком.
Что-то меня тянет в чертоги. Моя библиотека почти разрушилась, но еще стоит. Наверх я не поднимаюсь, ибо могу и сверзиться вниз — лестницы сгнили. Но внизу еще осталось много книг, журналов, газет, плакатов, видеофильмов. Иногда включаю первое попавшееся видео, пленка старая и зернистая, частью затемненная.
Вода остыла, и я начинаю мерзнуть, но на одно видео времени как раз осталось.
Так, что у нас сегодня?
Родители Пата. Райан и Полина Мэдсены. Та еще семейка у них была. Пат сказал, что они пили. Он был прав. Когда его отец еще работал на заводе, и утром шел на работу по дороге, вокруг была канава и чахлые кусты чертополоха и крапивы. Идет он на работу, помятый, хорошенько помятый. Пил, но исправно на работу ходил. Идет он, значит, такой на работу. Утро нежное как крылышко бабочки. Вокруг канавы идет. Вдруг кусты шевелятся. Райан Мэдсен в страхе отшатывается. А это всего лишь похмельная Полина выползла его проводить. На ней какие-то остатки одежды, на голове — колтуны, глаз подбит. Но мужа проводить — надо. Это святое. Каждое утро так провожала.
Еще она имела обыкновение топиться. Нет, не в канаве. У нас здесь есть озеро, сейчас, правда, уже почти заросло тиной и поменяло статус на «болото».
Когда Райан с Полиной по какой-то причине ругались, она на пике ссоры выбегала из дома и шла к озеру. Встанет на бережке, снимет обувь, босой ножкой попробует воду. Холодно. Не полезу, холодно же. Передумывает. Идет в магазин за бутылкой. Вот так у них почти каждая ссора и заканчивалась.
Шекспировские страсти.
По-своему, Полина, конечно, топилась.
Пат просто тонул. Мы его вытаскивали снова и снова. Он цеплялся за Дерека, за меня, за моих родителей, затем за Айви и за бабку и деда. Затем отцепился и поплыл сам.
А я, похоже, до сих пор тону. Или топлюсь. И никак не могу окончательно. Даже определить не могу, что делаю.
Зачем Дерек умер? Он забрал мою смерть. Он забрал у меня то, что всегда принадлежало мне.
Это, блин, смешно. Я теперь ведь даже утопиться не смогу.
Пэйринг и персонажи: Марек / Пат
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, Фантастика, Детектив, POV, Постапокалиптика
Предупреждения: Насилие, Элементы гета
Размер: Макси,
Статус: закончен
Описание
Планета Земля недалекого будущего после Исхода, никому не нужная, брошенная. Почти полностью убитая экология, жизнь в ожидании кислотных дождей и пыльных бурь. Оставшиеся люди делятся на "синтетов" (генетически измененных) и "нормалов" (обычных людей). Марек - молодой полицейский в Бёрн-Сити, городе на периферии запада и востока, городе смешения национальностей. Череда жестоких убийств потрясает Бёрн-Сити, и Марек понимает, что эти убийства прочно связаны с его прошлым.
читать дальше
Мы выползли на улицу: курить. Шесть утра — Марико еще спит, дед куда-то еще поздним вечером ушатался.
— Я подозреваю, он отплясывает в одном из клубов под старые шлягеры. Нацепив на голову длинноволосый кудрявый парик.
— Макияж, каблучки, — Пат захохотал.
Я пожал плечами:
— Ему нравится, — я помолчал мгновение, — Не хочешь поговорить с Марико? Она часто о тебе спрашивает.
— Нет.
— Пугает то, каким ты стал? Ну и что из того, что мы стали теми, кем пугали нас в детстве.
— Это из какого-то стихотворения.
— Ага.
Обоюдное задумчивое молчание. Друг — это всегда хорошо. Даже если вас развело по разные стороны.
А внутри что-то бьется легкими крылышками, тревожное. Забыл я о чем-то важном. Совсем забыл. На периферии сознания мигает надпись «Опасность!», «Опасность!». Сцапал Пат меня, скрутил, а я лежу и только могу удивленный писк издавать.
— Не нравится мне всё это, Пат.
— Мне тоже.
— Ты что-то не договариваешь.
— Всё, что знаю, я сказал.
— Тогда что тебе нужно от меня?
— Информация.
— О следствии? Я нарушаю закон одним тем, что с тобой говорю сейчас. Ты вырисовываешься подозреваемым. У меня есть преступление. Есть подозреваемый. Но теперь ты хочешь быть еще и оболганным потерпевшим. Ты не невинная овечка, никогда таким не был. Хотя нет, может и был когда-то, — я поднялся и опустился с пятки на носок и обратно, — до того, как с нами познакомился. Тощий вор.
Пат взглянул с восторгом:
— Ты помнишь?
— Конечно. У меня хорошая память.
— Думаешь, я был тогда невинным?
— Во всяком случае, выглядел таким, — я закутался поплотнее в кофту, ветер был прохладным, — а потом Дерек тебя сломал.
— Ломается то, что уже имеет трещину.
— Меня он тоже сломал. Как родился, так и принялся за меня.
Я нагнулся и завернул штанину на голени повыше.
— Ведь не отличить от настоящей? Теперь есть плюс: не нужно менять протезы по мере взросления.
Наша хваленая генетика не научилась выращивать конечности. Зато имеем отлично прилаженные бионические протезы, почти как настоящие ноги-руки. Почти.
Нам с Дереком было одиннадцать. У нас тогда еще была машина. Мы с Дереком и родители в путешествии. Темная июльская ночь, как будто чернил на небо вылили, звезды торчали мелкими кусочками фольги, слепящая скорость вокруг. Ехали от дяди Пита, он приходился крестным нашему отцу. Ехали, музыка играла, подпевали все вчетвером песенке.
Еще с нами была кошка. Кошку потом пропороло насквозь острой веткой, кошка и повисла распотрошённой разноцветной шкуркой. Только кровь была не красной, я не помню, какого она цвета была, но не красной.
Обрыв, толстое старое дерево, машина всмятку, фары горят. Стекла очков отца в крови, стекла целые. Очки повисли на дужках. Отец очки носил, потому что они ему шли, придавали серьезности. Лицо сразу интересным становилось. А так — у него было очень хорошее зрение.
Мать просто свернулась клубочком, голову обхватив руками. Темные влажные волосы в темном чем-то. Темное что-то ползет капельками сзади по шее вниз. Дерек вылетел из машины. Не знаю как. Вылетел и всё.
А мне ногу придавило. Потом только дошло, что непросто придавило. Размозжило к чертям.
Везде осколки стекла и капли крови. Стекла как бриллианты в свете. Кровь… как кровь, наверное. Но и кровь бывает ослепительной. Она всегда такая, кровь, — ослепительная.
Дерек отделался парой ссадин и ушибов. Я остался без правой ноги. Мать и отец погибли.
Конец. Или начало.
У меня было хорошее детство. Если бы не монструозный брат и авария. У меня было почти идеальное детство. Если бы.
Бог, я бы с удовольствием поменял брата на родителей. Чтобы родители тогда выжили, а брат умер. Это ужасно, бог? Как я могу быть таким светлым и одновременно иметь такие ужасные мысли.
Вот только я теперь не смогу никого на кого-то другого поменять. Все мертвы.
Пат молчал. Не думаю, что и я нашелся бы со словами на его месте.
— Нытик ты, Марек.
А нет, я ошибался. Он нашелся со словами.
— Мои родители всю жизнь бухали. На пару, с друзьями, такими же алкашами. Я ходил в рванье и полуголодный. Если бы не твои родители. Дед с бабкой. Дерек. Айви. Меня бы не было. Я бы не достиг того, что имею сейчас.
— Нравится — иметь это всё?
— Нравится.
— А мне не нравится, что ты вешаешь на меня свою возможность всё потерять. Ты вообще кто? Да-да, кто ты такой? — я стал напирать на Пата, тот отходил всё дальше, пока не прижался спиной к стене дома. Побелка свежая, сам белил. Белые стены — это красиво. Куртку изгваздает, подумал краем разума, — Кто ты мне?
Вот он, главный вопрос.
— Почему я должен тебе верить? А не вызвать парней сейчас же и сдать тебя с потрохами?
Пат откинулся головой на стену. Поглядел на меня с превосходством. Он никогда не теряет самообладания. У кого-то он этому научился. Я даже знаю, у кого.
— Может, потому что я знаю правду?
— Да срал я на эту правду! — я отшатнулся от него, — четыре года прошло! Что вы все как сговорились. «Марек, у меня есть это. Марек, у меня есть то. Марек, а сделай это и получишь то. Я помашу перед тобой клочочком какой-то херни, а ты мне услужи. Давай же, Марек». Что Летиция, что ты. Задолбали уже.
Я остановился, чтоб отдышаться. Затем продолжил, снизив голос:
— Эта ваша правда уже сгнила. Ни плоти, ни костей не осталась. Но вы еще делаете вид, что она может вонять и этой вонью привлечь меня. Да вот черта с два! — закончил я, — Мне плевать, слышишь?..
— Тебе не плевать, — тихо, как ребенка убеждая, сказал Пат, — Ты бы так не петушился, если бы тебе было плевать. Тебе не плевать.
— Четыре года прошло, — еще тише сказал я, — Четыре, мать вашу, года. Что я должен буду делать с этой правдой?
— А вот это уже твое дело, — Пат улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся, как ножом взрезал: воздух, реальность, меня.
Я резко отвернулся от него. Мне было необходимо остыть, поспать. Собраться с мыслями. Я ведь уже согласился. И Пат это знает. Мне так фигово от того, что он это знает.
— Я пойду спать. Вали к себе. Встретимся завтра в «Колодце». Нацепи что-нибудь на харю, чтоб тебя не узнали.
— Само собой, — Пат отдал «честь», развернулся на каблуках и ушел.
***
Я проснулся где-то в два по полудни. Залез в ванну с водой, так себе вода, кстати. Мы научились из соленой воды делать пресную, но она все равно иногда отдает солью, и потому тело чешется. Ходим все, почесываемся, как будто у нас блохи. А мы просто просолились и прожарились как куски мяса на солнышке. Жрите друг друга, сколько хотите, с планеты не убудет. Даже не уменьшится. Не заболит, не заноет. Иногда меня удивляет, почему мы еще не стали каннибалами. Меня вообще многое удивляет. Но я предпочитаю удивляться молча в тряпочку. Себе на уме.
Мать была писательницей, сейчас, правда, уже забытой. Отец — астрофизик, кучу планет пооткрывал.
Нет. Шучу я.
Я мог бы сказать, что он был потрясающим, но на самом деле он был обычным инженерищкой, работал в Космопорте. Думаю, они очень любили друг друга с матерью. Мариус Виленски и Доротея Сеймур. Я как бы был назван в честь отца, Дерек — в честь мамы.
Помню, отец играл с нами в баскетбол. Мама рисовала классики и прыгала на одной ноге. Ой, это было намного раньше. Всё перепуталось. Игры, качели, подвалы, крыши, тренировки с Айви. Айви уже тогда была мастером спорта, открыла секцию по смешанным единоборствам, совершенно смешанным, хотя и отдавала предпочтения тай-цзи и айкидо. Наверное, это могло многое о ней сказать и тогда. Она учила нас всему, любому бою, быть готовыми к любому бою. Родители учили жить, быть готовыми к любой жизни. Дерек учился быстро, схватывал всё на лету, он вышел в мир и взял его силой. Я же выходил на свет на ощупь, осторожно. Боялся поранить чертов мир, что ли. Почему я был таким мягкотелым?
Я умел драться не хуже Дерека и Пата, но каждый удар оппоненту был и для меня болезненным.
Айви говорила: чувствуй противника. Я настолько сильно чувствовал, что меня каждый раз тянуло блевать.
Чужие эмоции, чужая боль спелёнывают меня, бьют в самую сердцевину, под дых, в солнечное сплетение, и лучи этого самого солнышка разрывают мою грудную клетку, ломая ребра, открывая их как крылья. Вот оно мое сердце, бог, что ты с ним будешь делать теперь. Почернело с краев, говоришь. Ну так вышло, извини. Это запекшаяся кровь. Не протухло, еще свежее.
Бери.
Можешь жрать.
Что же ты отворачиваешься? Не нравится?
Я опустился в воду с головой, открыл глаза. Сразу стало жечь. Это могли бы быть слезы, но я не плакал даже после аварии. Ни разу после. Во мне нет слез. Остался лишь безумный смех, иногда прорывающийся. Остались — смех, странные истерики до обморока, мигрени и нога-недотепа.
Пат сказал, что Дерек покончил с собой. Сам прыгнул в канал с ядовитой жижей, куда сливались все отходы с заводов и из Космопорта. Знатное такое местечко, прыгнешь — и труп даже вряд ли найдут. Мы труп Дерека нашли. Кроме татуировки на шее, у него еще татуировка на указательном пальце левой руки была: два колечка-обода. По ней и узнали. Всё остальное уже было неузнаваемо.
Сам это сделал. Покончил с собой. Вот только: нахера. Простите мне мои выражения, но иначе я сказать не могу. Мой брат не мог покончить с собой. Просто не мог. Не такой он человек. Он брал жизнь и подминал ее под себя. Жизнь не могла смять его — да так, до прорвавших мышцы и кожу костей, свернутых в отвратительный комок. Он не мог просто взять и сдохнуть — так.
Данный способ самоубийства слишком отдавал отчаянием. Дерек не был специалистом по отчаянию. Таковым скорее являлся я.
Насколько же нужно себя ненавидеть, чтобы решиться на такую боль?
Он никогда не хотел смерти. Да, он дрался как загнанный зверь, но он всегда мог затормозить, остановиться. Он не был самоубийцей по определению.
Если человек хочет смерти, то он всегда ее получит. Как подарок, как сладкий пирожок. Дерек не хотел смерти, но он умер.
И что мне теперь с этим делать, а, брат. Черви от твоего трупа изрыли мой мозг. Теперь он похож на сыр из старых книжек. Был какой-то сыр, в котором специально разводили червей. Деликатес: кусочек сыра на язык и сверху червячка положить. Медленно прожевать, разведывая вкус до последнего мгновения.
Знаешь, бог, ты всё еще не доел мой мозг. И я мучаюсь.
Существует такой прием — «ненадежный рассказчик». Не бойтесь, я вполне надежен для вас, но ненадежен для себя. Кто знает, что случится завтра: вдруг проснусь и уже не смогу узнать реальность. Вдруг червей станет еще больше, и я не буду собой. Не доверять себе, в собственной ментальной стойкости — самое страшное, что может случиться с человеком.
Что-то меня тянет в чертоги. Моя библиотека почти разрушилась, но еще стоит. Наверх я не поднимаюсь, ибо могу и сверзиться вниз — лестницы сгнили. Но внизу еще осталось много книг, журналов, газет, плакатов, видеофильмов. Иногда включаю первое попавшееся видео, пленка старая и зернистая, частью затемненная.
Вода остыла, и я начинаю мерзнуть, но на одно видео времени как раз осталось.
Так, что у нас сегодня?
Родители Пата. Райан и Полина Мэдсены. Та еще семейка у них была. Пат сказал, что они пили. Он был прав. Когда его отец еще работал на заводе, и утром шел на работу по дороге, вокруг была канава и чахлые кусты чертополоха и крапивы. Идет он на работу, помятый, хорошенько помятый. Пил, но исправно на работу ходил. Идет он, значит, такой на работу. Утро нежное как крылышко бабочки. Вокруг канавы идет. Вдруг кусты шевелятся. Райан Мэдсен в страхе отшатывается. А это всего лишь похмельная Полина выползла его проводить. На ней какие-то остатки одежды, на голове — колтуны, глаз подбит. Но мужа проводить — надо. Это святое. Каждое утро так провожала.
Еще она имела обыкновение топиться. Нет, не в канаве. У нас здесь есть озеро, сейчас, правда, уже почти заросло тиной и поменяло статус на «болото».
Когда Райан с Полиной по какой-то причине ругались, она на пике ссоры выбегала из дома и шла к озеру. Встанет на бережке, снимет обувь, босой ножкой попробует воду. Холодно. Не полезу, холодно же. Передумывает. Идет в магазин за бутылкой. Вот так у них почти каждая ссора и заканчивалась.
Шекспировские страсти.
По-своему, Полина, конечно, топилась.
Пат просто тонул. Мы его вытаскивали снова и снова. Он цеплялся за Дерека, за меня, за моих родителей, затем за Айви и за бабку и деда. Затем отцепился и поплыл сам.
А я, похоже, до сих пор тону. Или топлюсь. И никак не могу окончательно. Даже определить не могу, что делаю.
Зачем Дерек умер? Он забрал мою смерть. Он забрал у меня то, что всегда принадлежало мне.
Это, блин, смешно. Я теперь ведь даже утопиться не смогу.
@темы: немного времени для синицы